Джек Ричер, или Дело

Памяти Дэвида Томпсона (1971–2010), отличного книготорговца и хорошего товарища

Пентагон - это самое большое офисное здание в мире: шесть с половиной миллионов квадратных футов, тридцать тысяч служащих, семнадцать миль коридоров, но при этом всего три входа с улицы, каждый из которых ведет в охраняемый вестибюль. Я предпочел зайти с южного фасада, через главный вход, расположенный ближе остальных к станции метро и автобусной остановке. Этот вход был самым оживленным и пользовался наибольшим предпочтением у штатских сотрудников; а мне и хотелось оказаться в самой их гуще, а лучше всего затеряться в долгом, нескончаемом потоке, дабы не подстрелили сразу, как увидят. С арестами всегда все не так просто, будь они случайными или подготовленными, поэтому мне и нужны были свидетели: хотел с самого начала привлечь к себе безразличные взгляды. Я, конечно же, помню тот день: одиннадцатое марта 1997 года, вторник, последний день, когда я входил в Пентагон как работник, нанятый людьми, для которых и было построено это здание.

Много времени прошло с тех пор.

Одиннадцатое марта 1997 года по случайности оказалось еще и днем, ровно через четыре с половиной года после которого мир переменился, но в тот вторник, как и в следующий, да и в любой другой день из того, прежнего времени, многие вещи, в том числе и охрана этого главного многолюдного входа, оставались делом серьезным, без истерического невроза. Нет, истерия возникла не из-за меня. И не пришла извне. Я был в униформе класса А, во всем чистом, отглаженном, начищенном и надраенном до блеска, в придачу на мне красовались заработанные за тринадцать лет службы орденские планки, жетоны, значки, а в моем деле лежали еще и представления к награде. Мне было тридцать шесть лет, я был высоким, ходил так, словно проглотил аршин; в общем, по всем статьям соответствовал требованиям, предъявляемым майору военной полиции Армии Соединенных Штатов, за исключением того, что мои волосы казались слишком длинными и в течение пяти дней я не брился.

В то время безопасность Пентагона обеспечивалась Охранной службой Министерства обороны; с расстояния в сорок ярдов я рассмотрел в вестибюле десяток их парней - по моему мнению, многовато - и призадумался, все ли они служат в своем ведомстве или среди них есть и наши парни, работающие под прикрытием и поджидающие меня. У нас бо́льшая часть работ, требующих квалификации, выполняется уоррент-офицерами, и чаще всего свою работу они исполняют, прикидываясь кем-то другим. Они выдают себя за полковников, за генералов, за военнослужащих рядового или сержантского состава, да и вообще за того, в ком сейчас есть нужда; в этих делах они мастера. Вся их дневная работа и заключается в том, чтобы набросить на себя униформу ОСМО и ждать появления мишени. С тридцати ярдов я не узнал никого из них, но ведь армия - это гигантская структура, и они, должно быть, выбрали таких людей, которых я прежде не встречал.

Я продолжал идти, будучи мелкой частицей в широком потоке людей, спешащих через главный вестибюль к нужным дверям. Некоторые мужчины и женщины были в форменной одежде, либо в униформе класса А, как на мне, или в камуфляже, в котором мы ходили прежде. Некоторые, явно с военной службы, были не в униформе, а в костюмах или рабочей одежде; некоторые - по всей вероятности, гражданские - несли сумки, портфели или пакеты, по которым можно было определить, к какой категории относятся их хозяева. Эти люди замедляли ход, отступали в сторону, шаркали ногами по полу по мере того, как широкий поток сужался, превращаясь в наконечник стрелы, после чего сжимался еще плотнее; они вытягивались в вереницу или выстраивались попарно, а толпы людей снаружи тем временем входили в здание. Я влился в их поток, когда он принял форму колонны по одному, встав позади женщины с бледными, не испорченными работой руками, и впереди какого-то парня в поношенном костюме с блестящими локтями. Оба они были гражданскими - то, что мне и надо. Безразличные взгляды. Время близилось к полудню. Солнце на небе выдавало в мартовский воздух немного тепла. Весна в Вирджинии. Растущие на другом берегу вишневые деревья должны были вот-вот проснуться и стать красавицами в цвету. Повсюду на столах в зале лежали дешевые билеты национальных авиакомпаний и зеркальные камеры - то, что необходимо для экскурсионной поездки в столицу.

Стоя в колонне, я ждал. Впереди меня парни из ОСМО делали то, что должны делать охранники. У четырех из них были особые поручения: двое, готовые задавать вопросы, сидели за столом с удлиненной столешницей, а двое проверяли тех, у кого были личные жетоны, и после проверки жестом руки направляли их в открытый турникет. Двое стояли сразу за стеклом по обе стороны двери, подняв головы и глядя вперед, сканируя напряженными взглядами приближающиеся группы людей. Четверо торчали в тени позади турникетов; они бесцельно толклись там и о чем-то трепались. Все десять были вооружены.

Именно эта четверка позади турникетов меня и тревожила. Тогда, в 1997 году, было совершенно ясно, что штаты службы безопасности явно раздуты в сравнении с уровнем угрозы, существовавшей на тот период, но видеть четверку дежурных охранников, не занятых абсолютно ничем, было в любом случае необычно. Выполнение большинства отдаваемых приказов по крайней мере создавало иллюзию, что избыточный персонал службы безопасности чем-то занят. Но эти четверо точно не имели никаких обязанностей и ни за что не отвечали. Я вытянул шею, подняв как можно выше голову, и попытался увидеть их туфли. Обувь может рассказать о многом. Работающие под прикрытием часто оставляют без внимания этот аспект своего имиджа, особенно если находятся среди людей в униформе. Служба охраны исполняла в основном роль полиции, и это обстоятельство в полной мере влияло на выбор обуви. Охранники с удовольствием надели бы большие и удобные башмаки, в которых ходят копы. Работающие под прикрытием уоррент-офицеры из военной полиции могут носить собственную обувь, которая тоже имеет некоторые отличия.

Но туфли на их ногах я рассмотреть не смог. Внутри было слишком темно, да и стояли они далеко.

Колонна, медленно шаркая по полу, продвигалась вперед, в темпе, считавшимся вполне нормальным до дня 9/11. Никакого сердитого нетерпения, никакого чувства неудовлетворенности из-за потерянного в вестибюле времени, никакого страха. Женщина впереди меня пользовалась духами. Я чувствовал аромат, исходящий от ее шеи. Духи мне нравились. Два парня, стоявшие за стеклом, заметили меня примерно за десять ярдов. Их пристальные взгляды, перейдя со стоявшей впереди женщины, остановились на мне и, задержавшись чуть дольше, чем требовалось, перешли на стоявшего позади парня.

А затем их взгляды снова вернулись ко мне. Оба охранника в течение четырех или пяти секунд открыто осматривали меня сначала сверху вниз, потом в обратном направлении, затем слева направо, а потом справа налево; после этого я прошаркал вперед, но их внимательные взгляды последовали за мной. Они не обмолвились друг с другом ни словом. Не сказали ничего никому из находящихся рядом охранников. Никакого предостережения, никакой настороженности. Два возможных объяснения. Одно, самое подходящее, заключалось в том, что прежде они меня не видели. А может быть, я выделялся в колонне, потому что был выше и крупнее всех в радиусе примерно ста ярдов. А возможно, потому, что на мне были майорские дубовые листья и свидетельствующие об участии в серьезных делах орденские планки, среди которых была и медаль «Серебряная звезда», и выглядел я так, словно только что соскочил с плаката… но вот только волосы и борода делали меня похожим на пещерного человека, и этот зрительный диссонанс, возможно, явился достаточной причиной для того, чтобы из чистого интереса уделить мне второй продолжительный взгляд. Караульная служба ведь может быть скучной, а взгляд на что-то необычное всегда радует глаз.

Второе, самое для меня неподходящее, заключалось в том, что они наверняка внушили себе, что некое ожидаемое событие уже наверняка произошло и что все идет строго по плану. Как будто они уже подготовились, изучили фотографии и теперь говорили себе: Ну вот, он здесь, как раз вовремя, так что теперь просто подождем еще две минутки, когда он войдет внутрь, а там мы ему покажем.

А все потому, что меня ждали, и я появился вовремя. Мне было назначено на двенадцать часов, и уже были согласованы вопросы, которые мне предстояло обсудить с неким полковником, чей кабинет находился на третьем этаже кольца С, и я был уверен, что никогда не доберусь туда. Идти в лоб на неминуемый арест - явно тупая тактика, но ведь иногда, если вам хочется узнать, теплая ли печь, единственная возможность выяснить это - дотронуться до нее.

© 2011 by Lee Child. This edition published by arrangement with Darley Anderson Literary, TV & Film Agency and The Van Lear Agency

Иллюстрация на суперобложке В. Коробейникова

© Вейсберг Ю. И., перевод на русский язык, 2012

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Памяти Дэвида Томпсона (1971–2010), отличного книготорговца и хорошего товарища.

Пентагон – это самое большое офисное здание в мире: шесть с половиной миллионов квадратных футов, тридцать тысяч служащих, семнадцать миль коридоров, но при этом всего три входа с улицы, каждый из которых ведет в охраняемый вестибюль. Я предпочел зайти с южного фасада, через главный вход, расположенный ближе остальных к станции метро и автобусной остановке. Этот вход был самым оживленным и пользовался наибольшим предпочтением у штатских сотрудников; а мне и хотелось оказаться в самой их гуще, а лучше всего затеряться в долгом, нескончаемом потоке, дабы не подстрелили сразу, как увидят. С арестами всегда все не так просто, будь они случайными или подготовленными, поэтому мне и нужны были свидетели: хотел с самого начала привлечь к себе безразличные взгляды. Я, конечно же, помню тот день: одиннадцатое марта 1997 года, вторник, последний день, когда я входил в Пентагон как работник, нанятый людьми, для которых и было построено это здание.

Много времени прошло с тех пор.

Одиннадцатое марта 1997 года по случайности оказалось еще и днем, ровно через четыре с половиной года после которого мир переменился, но в тот вторник, как и в следующий, да и в любой другой день из того, прежнего времени, многие вещи, в том числе и охрана этого главного многолюдного входа, оставались делом серьезным, без истерического невроза. Нет, истерия возникла не из-за меня. И не пришла извне. Я был в униформе класса А, во всем чистом, отглаженном, начищенном и надраенном до блеска, в придачу на мне красовались заработанные за тринадцать лет службы орденские планки, жетоны, значки, а в моем деле лежали еще и представления к награде. Мне было тридцать шесть лет, я был высоким, ходил так, словно проглотил аршин; в общем, по всем статьям соответствовал требованиям, предъявляемым майору военной полиции Армии Соединенных Штатов, за исключением того, что мои волосы казались слишком длинными и в течение пяти дней я не брился.

В то время безопасность Пентагона обеспечивалась Охранной службой Министерства обороны ; с расстояния в сорок ярдов я рассмотрел в вестибюле десяток их парней – по моему мнению, многовато – и призадумался, все ли они служат в своем ведомстве или среди них есть и наши парни, работающие под прикрытием и поджидающие меня. У нас бо́льшая часть работ, требующих квалификации, выполняется уоррент-офицерами , и чаще всего свою работу они исполняют, прикидываясь кем-то другим. Они выдают себя за полковников, за генералов, за военнослужащих рядового или сержантского состава, да и вообще за того, в ком сейчас есть нужда; в этих делах они мастера. Вся их дневная работа и заключается в том, чтобы набросить на себя униформу ОСМО и ждать появления мишени. С тридцати ярдов я не узнал никого из них, но ведь армия – это гигантская структура, и они, должно быть, выбрали таких людей, которых я прежде не встречал.

Я продолжал идти, будучи мелкой частицей в широком потоке людей, спешащих через главный вестибюль к нужным дверям. Некоторые мужчины и женщины были в форменной одежде, либо в униформе класса А, как на мне, или в камуфляже, в котором мы ходили прежде. Некоторые, явно с военной службы, были не в униформе, а в костюмах или рабочей одежде; некоторые – по всей вероятности, гражданские – несли сумки, портфели или пакеты, по которым можно было определить, к какой категории относятся их хозяева. Эти люди замедляли ход, отступали в сторону, шаркали ногами по полу по мере того, как широкий поток сужался, превращаясь в наконечник стрелы, после чего сжимался еще плотнее; они вытягивались в вереницу или выстраивались попарно, а толпы людей снаружи тем временем входили в здание. Я влился в их поток, когда он принял форму колонны по одному, встав позади женщины с бледными, не испорченными работой руками, и впереди какого-то парня в поношенном костюме с блестящими локтями. Оба они были гражданскими – то, что мне и надо. Безразличные взгляды. Время близилось к полудню. Солнце на небе выдавало в мартовский воздух немного тепла. Весна в Вирджинии. Растущие на другом берегу вишневые деревья должны были вот-вот проснуться и стать красавицами в цвету. Повсюду на столах в зале лежали дешевые билеты национальных авиакомпаний и зеркальные камеры – то, что необходимо для экскурсионной поездки в столицу.

Стоя в колонне, я ждал. Впереди меня парни из ОСМО делали то, что должны делать охранники. У четырех из них были особые поручения: двое, готовые задавать вопросы, сидели за столом с удлиненной столешницей, а двое проверяли тех, у кого были личные жетоны, и после проверки жестом руки направляли их в открытый турникет. Двое стояли сразу за стеклом по обе стороны двери, подняв головы и глядя вперед, сканируя напряженными взглядами приближающиеся группы людей. Четверо торчали в тени позади турникетов; они бесцельно толклись там и о чем-то трепались. Все десять были вооружены.

Именно эта четверка позади турникетов меня и тревожила. Тогда, в 1997 году, было совершенно ясно, что штаты службы безопасности явно раздуты в сравнении с уровнем угрозы, существовавшей на тот период, но видеть четверку дежурных охранников, не занятых абсолютно ничем, было в любом случае необычно. Выполнение большинства отдаваемых приказов по крайней мере создавало иллюзию, что избыточный персонал службы безопасности чем-то занят. Но эти четверо точно не имели никаких обязанностей и ни за что не отвечали. Я вытянул шею, подняв как можно выше голову, и попытался увидеть их туфли. Обувь может рассказать о многом. Работающие под прикрытием часто оставляют без внимания этот аспект своего имиджа, особенно если находятся среди людей в униформе. Служба охраны исполняла в основном роль полиции, и это обстоятельство в полной мере влияло на выбор обуви. Охранники с удовольствием надели бы большие и удобные башмаки, в которых ходят копы. Работающие под прикрытием уоррент-офицеры из военной полиции могут носить собственную обувь, которая тоже имеет некоторые отличия.

Но туфли на их ногах я рассмотреть не смог. Внутри было слишком темно, да и стояли они далеко.

Колонна, медленно шаркая по полу, продвигалась вперед, в темпе, считавшимся вполне нормальным до дня 9/11. Никакого сердитого нетерпения, никакого чувства неудовлетворенности из-за потерянного в вестибюле времени, никакого страха. Женщина впереди меня пользовалась духами. Я чувствовал аромат, исходящий от ее шеи. Духи мне нравились. Два парня, стоявшие за стеклом, заметили меня примерно за десять ярдов. Их пристальные взгляды, перейдя со стоявшей впереди женщины, остановились на мне и, задержавшись чуть дольше, чем требовалось, перешли на стоявшего позади парня.

А затем их взгляды снова вернулись ко мне. Оба охранника в течение четырех или пяти секунд открыто осматривали меня сначала сверху вниз, потом в обратном направлении, затем слева направо, а потом справа налево; после этого я прошаркал вперед, но их внимательные взгляды последовали за мной. Они не обмолвились друг с другом ни словом. Не сказали ничего никому из находящихся рядом охранников. Никакого предостережения, никакой настороженности. Два возможных объяснения. Одно, самое подходящее, заключалось в том, что прежде они меня не видели. А может быть, я выделялся в колонне, потому что был выше и крупнее всех в радиусе примерно ста ярдов. А возможно, потому, что на мне были майорские дубовые листья и свидетельствующие об участии в серьезных делах орденские планки, среди которых была и медаль «Серебряная звезда» , и выглядел я так, словно только что соскочил с плаката… но вот только волосы и борода делали меня похожим на пещерного человека, и этот зрительный диссонанс, возможно, явился достаточной причиной для того, чтобы из чистого интереса уделить мне второй продолжительный взгляд. Караульная служба ведь может быть скучной, а взгляд на что-то необычное всегда радует глаз.

Нож был солидным, с острым лезвием, а смертельный удар – мощным, уверенным и быстрым.

Обратившись к доктору, Деверо сказала:

– Нам надо осмотреть ее запястья и лодыжки.

Врач ответил жестом, означающим: всё к вашим услугам.

Деверо взяла левую руку Чапман, а я – правую. Кости ее запястья были легкими и изящными. На коже не обнаружилось никаких потертостей. Никаких следов веревки. Но на запястье виднелся какой-то след, неизвестно от чего оставшийся. Это была полоска шириной в два дюйма, и цвет ее казался чуть более голубым, чем остальная кожа. Чуть-чуть более голубым. Почти ничего – и все же что-то ощущалось. Очень слабая припухлость, по сравнению с остальной частью предплечья. Определенно, тут была выпуклость. Точная противоположность сжатию.

Я посмотрел на Мерриэма и спросил:

– Что вы делали с трупом?

– Причиной смерти явилась потеря крови, вытекшей через поврежденные сонные артерии, – ответил он. – Мне заплатили за то, что я определил это.

– А сколько вам заплатили?

– Размер оплаты был согласован моим предшественником и руководством округа.

– Ваша плата была более пятидесяти центов?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Да потому, что ваше заключение не стоит более пятидесяти центов. Причина смерти, что называется, налицо. Так что вы сумеете отработать ваш хлеб, если немного поможете нам.

Деверо с интересом посмотрела на меня, я только пожал плечами. То, что именно я обратился к доктору с таким предложением, а не она, казалось мне более разумным. Ведь ей придется жить в одном городе с этим типом, а мне – нет.

– Мне не нравится ваш тон, – ответил Мерриэм.

– А мне не нравится то, что двадцатисемилетняя женщина погибает на улице. Так вы намерены помочь нам или нет? – спросил я.

– Я не патологоанатом, – объявил он.

– Я тоже, – резко сказал я.

Доктор, помедлив несколько секунд, вздохнул и сделал шаг к столу. Взяв у меня из руки мягкую и безжизненную руку Дженис Мэй Чаплин, он внимательно осмотрел запястье, а затем, осторожно проводя пальцами вверх и вниз от предплечья до локтя, нащупал припухлость.

– У вас есть какие-либо предположения? – спросил он.

– Я думаю, она была крепко привязана. За запястья и лодыжки. В местах наложения фиксаторов начали появляться синяки и припухлости, но она прожила недостаточно долго для того, чтобы синяки стали ясно видимыми. Однако то, что они начали образовываться, не вызывает сомнений. Немного крови попало ей в ткани и осталось там, в то время как оставшаяся кровь вытекла из тела. Вот почему мы сейчас видим на местах, прежде сдавленных фиксаторами, припухлости в форме каемок.

– И чем она могла быть привязана?

– Только не веревками, – ответил я. – Может быть, ремешками или лентой лейкопластыря. Чем-то широким и плоским. Возможно, шелковыми шарфами. Может быть, чем-то с мягкой подкладкой. Для того чтобы скрыть то, что с нею делали.

Мерриэм не произнес ни слова. Пройдя мимо меня, он обошел стол и принялся осматривать лодыжки Чапман. На ней были колготки, когда ее тело доставили к врачу. Нейлон был целым – ни разрывов, ни спусков.

– Ее привязывали чем-то с мягкой подкладкой. Может, с губчатой резиной или поролоном. Чем-то подобным. Но то, что ее привязывали, это точно.

Мерриэм ненадолго погрузился в молчание.

– Не исключено, – задумчиво произнес он после паузы.

– Насколько это соответствует действительности? – спросил я.

– Посмертное обследование имеет свои ограничения. Для полной уверенности вам необходим свидетель, видевший все своими глазами.

– А как вы объясните полное обескровливание?

– Возможно, она страдала гемофилией.

– А если предположить, что не страдала?

– Тогда единственным объяснением может быть кровотечение под действием силы тяжести. Значит, она висела вверх ногами.

– Зафиксированная в этом положении ремешками или веревками с какими-то мягкими прокладками?

– Не исключено, – снова медленно произнес Мерриэм.

– Поверните ее, – попросил я.

– Я хочу увидеть вмятины и царапины, оставшиеся от контакта с гравием.

– В таком случае вы должны мне помочь, – сказал он, что я и сделал.

Человеческое тело – это машина, которая лечит сама себя, не тратя при этом времени даром. Когда кожа сдавлена, разорвана, разрезана, к месту повреждения немедленно устремляется кровь, и красные кровяные тельца образуют корку и связывающую фиброзную структуру для того, чтобы соединить края раны, а белые кровяные тельца отыскивают и разрушают проникшие в нее бактерии и патогенные микроорганизмы. Процесс начинается буквально сразу и продолжается по многу часов, а то и дней, необходимых на то, чтобы вернуть коже прежнюю целостность. Графически этот процесс, сопровождающийся воспалением, может быть выражен кривой нормального распределения, пик которой соответствует времени максимального кровотечения, образования и утолщения струпа и борьбы с инфекцией, достигающей в этот период наибольшей интенсивности.

Поясница Дженис Мэй Чапман была сплошь покрыта мелкими порезами, в таком же состоянии была кожа на ягодицах и верхних частях предплечий до локтей. Порезы были мелкие; они выглядели как тонкие иссечения, сделанные острым инструментом, и были окружены небольшими вмятинами на коже, которые из-за полного обескровливания тела выглядели бесцветными. Эти порезы, расположенные бессистемно и в разных направлениях, казалось, были нанесены какими-то свободно вращавшимися предметами одного вида и размера – маленькими и твердыми, не острыми, как бритвы, но и не совершенно тупыми.

Типичные царапины, оставленные гравием.

Посмотрев на Мерриэма, я спросил:

– Как давно, по-вашему, могли появиться эти телесные повреждения?

– Не представляю себе, – ответил он.

– У детей постоянно случаются порезы и царапины. Вы же видели не одну сотню и тех и других.

– Тогда используйте свое образование и предположите.

– Четыре часа, – сказал врач.

Я согласно кивнул. Я и сам предполагал, что именно четыре часа и были тем самым временем, если судить по струпьям на порезах, которые выглядели не совершенно свежими, но еще и не полностью сформировавшимися. Процесс их возникновения был непрерывным, но он внезапно прекратился, когда горло жертвы было перерезано, сердце остановилось, мозг умер и обмен веществ прекратился.

– Вы определили время смерти? – спросил я.

– Это очень трудно сделать, – ответил Мерриэм. – Практически невозможно. Обескровливание организма нарушает обычные биологические процессы.

– Но предположить вы можете?

– За несколько часов до того, как ее доставили ко мне.

– Примерно за сколько?

– Более четырех.

– Это видно по царапинам, оставленным гравием. Так насколько более четырех?

– Не знаю. Но не больше чем двадцать четыре часа. Это самое точное, что я могу предположить.

– Других телесных повреждений нет. Ни кровоподтеков. Ни следов борьбы или защиты, – как бы про себя произнес я.

– Согласен, – подтвердил мои слова Мерриэм.

– Возможно, она не сопротивлялась, – предположила Деверо. – Возможно, ей приставили пистолет к голове. Или нож к горлу.

– Возможно, – согласился я. Повернувшись к Мерриэму, я спросил: – Вы проводили осмотр влагалища?

– Разумеется.

– Я считаю, что незадолго до смерти она имела половое сношение.

– Вы обнаружили кровоподтеки или разрывы в этой области?

– Внешних повреждений я не обнаружил.

– Тогда почему вы решили, что ее изнасиловали?

– Вы считаете, что это было по согласию? Вы бы легли на гравий, чтобы заняться любовью?

– Возможно, я бы лег, – ответил я. – В зависимости от того, с кем.

– У нее был дом, – сказал Мерриэм. – А в нем есть кровать. Да и машина с задними сиденьями. У любого из ее предполагаемых бойфрендов, должно быть, тоже есть дом и машина. К тому же в городе имеется отель. А еще полно других таких же городов. Так что совершенно не обязательно выбирать улицу местом свидания.

– В особенности в марте месяце, – поддержала врача Деверо.

В маленькой комнате наступила тишина, которая продолжалась до тех пор, пока Мерриэм не спросил:

– Так вы закончили?

– Закончили, – ответила Деверо.

– Ну, тогда желаю успеха, шеф. Надеюсь, что это дело пройдет лучше, чем последние два.

Мы с Деверо вышли на проезд, ведущий к дому доктора, прошли мимо почтового ящика, мимо дощечки с именем, вышли на тротуар и остановились возле ее машины. Я понимал, что подвозить меня она не собирается. Это не демократия. По крайней мере, не сейчас.

– Вы когда-нибудь видели, чтобы на жертве изнасилования колготки оставались целыми? – спросил я.

– Вы считаете это обстоятельство важным?

– Конечно. Ведь, когда на нее напали, она находилась на засыпанной гравием земле. Ее колготки должны были быть разорванными в клочья.

– Может быть, ее сначала заставили раздеться. Медленно и аккуратно.

– Гравийная россыпь имеет кромки. На ней же было что-то надето. Что-то, снимаемое через голову, что-то, снимаемое через ноги, но она была частично одета. А после этого переоделась. Такое возможно, ведь в ее распоряжении было четыре часа.

– Не углубляйтесь в это, – попросила Деверо.

– Не углубляться во что?

– Вы же пытаетесь обвинить армию только в изнасиловании. А убийство, произошедшее позже, хотите повесить на кого-то другого, не связывая эти два события.

Я ничего не ответил.

– Не старайтесь понапрасну, – продолжала Деверо. – Вы натыкаетесь на кого-то, кто совершает изнасилование, а в течение последующих четырех часов натыкаетесь на совершенно другого человека, который перерезает вам горло, так вы это видите? Вот уж действительно несчастливый день, правда? Самый несчастливый, какой только может быть. Только вот слишком много случайностей. Нет, это дело рук одного человека. Но он посвятил этому столько времени, сколько надо. Не глядя на часы. У него был план и все необходимое. Он имел доступ к ее одежде. Он заставил ее переодеться. Все было заранее обдумано и спланировано.

– Возможно, – сказал я.

– Все верно, – согласился я. – Но там не часто отпускают в увольнение на целый день. Тем более – в город, расположенный вблизи от места, где вы тренируетесь. В армии такое не принято.

– Но Келхэм – это не только место, где проходят тренировочные сборы, верно? Мои предположения не связаны с теми, кто прибыл на сборы. Там еще расквартирована пара батальонов, находящихся под ружьем и сменяющих друг друга на основе ротации. Одни отбывают, когда другие возвращаются. И последним положены выходные. Много выходных. Причем подряд, один за другим.

Я ничего не ответил.

– Вы должны позвонить своему начальству. Доложите, что все выглядит скверно.

Элизабет, недолго помолчав, сказала:

– Я хочу попросить вас об одолжении.

– И о чем же?

– Пойдемте снова посмотрим на то, что осталось от машины. Вдруг нам удастся найти номерной знак или заводской номер. Пеллегрино там ничего не обнаружил.

– А почему вы мне доверяете?

– Потому что вы сын морпеха. И потому что вам известно, что если вы скроете или уничтожите улики, я посажу вас в тюрьму.

– А что имел в виду доктор Мерриэм, когда пожелал вам, чтобы это дело прошло лучше, чем последние два? – спросил я.

Шериф не ответила.

– Что значит «последние два»?

Она немного помолчала и, когда вновь заговорила, ее красивое лицо слегка напряглось.

– В прошлом году были убиты две девушки. Тем же способом. Им перерезали горло. И я ничего не выяснила. Сейчас это «висяки». Дженис Мэй Чапман уже третья за прошедшие девять месяцев.

Не сказав больше ничего, Элизабет Деверо села в свой «Каприс» и уехала. Сделав крутой разворот, она направилась на север, обратно в город. Потеряв ее из виду, я еще долго стоял на том месте, где мы расстались, а потом двинулся вперед. Прошагав десять минут, прошел через последний поворот пригородной части дороги, после которого дорога, став шире, пролегла прямо передо мной, превратившись в Мейн-стрит – во всех смыслах . День начинался. Открывались магазины. Я увидел два автомобиля и пару пешеходов. Вот и всё. Картер-Кроссинг никак нельзя было назвать центром деловой активности. В этом я был более чем уверен.

Я шел по тротуару с правой стороны улицы мимо магазина строительных товаров, мимо аптеки, отеля и кафе; прошел мимо незастроенного пустыря, расположенного за ними. Машины Деверо возле здания ведомства шерифа я не обнаружил. Там вообще не было ни одного полицейского автомобиля. Вместо них на парковке стояли два гражданских пикапа, оба на вид более чем скромные, старые и помятые. По всей вероятности, на этих транспортных средствах ездили регистратор и диспетчер. Оба они наверняка были из местных, а это означало никакого членства в союзе и никаких связанных с этим привилегий. Я снова вспомнил своего приятеля Стэна Лоури и его желание найти работу по объявлению. Я был уверен, что он будет претендовать на более значимые должности. А иначе никак. У него были подруги – множество подруг и множество голодных ртов.

Дойдя до Т-образного перекрестка, я повернул направо. При дневном свете прямая, как стрела, дорога буквально расстилалась передо мной. Узкие обочины, глубокие кюветы. Полосы дорожного движения доходили до железнодорожного переезда, перебирались через него; там обочины и кюветы появлялись снова, а сама дорога устремлялась дальше вперед, но уже среди деревьев.

На моей стороне дороги перед переездом был припаркован грузовик. Ветровое стекло направлено прямо на меня. Большая, тупоносая машина, окрашенная кистью в темный цвет. В кабине два лохматых парня. Они в упор уставились на меня. Заросшие шерстью руки в синих татуировках, грязные, жирные волосы…

Два приятеля, с которыми я познакомился прошлой ночью.

Я шел вперед, не быстро, не медленно, просто прогуливался. До них оставалось ярдов двадцать. Расстояние довольно близкое, с него можно подробно рассмотреть лица. Довольно близкое и для них, чтобы рассмотреть меня.

На этот раз они вышли из машины. Двери кабины раскрылись одновременно, и парни, соскочив на землю, встали перед решеткой радиатора. Одного роста, одинакового телосложения. Возможно, двоюродные братья. Ростом примерно шесть футов два дюйма, а весом двести, может быть, двести десять фунтов. Руки у них были длинные и узловатые, а ладони большие и широкие. На ногах тяжелые рабочие ботинки.

Я продолжал идти. Остановился, не дойдя до них десяти футов. С этого расстояния я чувствовал их тошнотворный запах. Пиво, сигареты, пот, грязная одежда.

Парень, стоявший напротив моей правой руки, сказал:

– Привет, солдатик, вот мы и встретились снова.

Альфа-самец. Оба раза он сидел на месте водителя и оба раза первым начинал разговор. Возможно, второй парень был кем-то вроде молчаливого лидера-вдохновителя, но это казалось маловероятным.

Я, разумеется, ничего не сказал.

– Куда ты направляешься? – спросил парень.

Я не ответил.

– Ты идешь в Келхэм, – сказал он. – А куда еще может вести эта чертова дорога?

Парень повернулся и взмахом руки произвел экстравагантный жест, показывающий дорогу, ее ничем не нарушаемую прямизну и отсутствие на ней альтернативных конечных точек. Снова повернувшись ко мне, он сказал:

– Прошлой ночью ты сказал, что не из Келхэма. Значит, ты нам наврал.

– Может быть, я живу на той стороне города.

– Нет, – покачал головой парень. – Попытайся ты обосноваться на той стороне города, мы бы уже побывали у тебя в гостях.

– С какой целью?

– Объяснить тебе кое-какие факты из жизни. Разные места для разных людей.

Он подошел чуть ближе. Его напарник последовал за ним. Запах стал сильнее.

– А знаете что, – сказал я, – вам срочно нужно принять ванну. Необязательно вместе.

Парень, стоявший против моей правой руки, спросил:

– Что ты делал сегодня утром?

– Этого вам знать не надо, – ответил я.

– Нет, надо.

– Да нет, вам действительно этого знать не надо.

– Но это же свободная страна, – сказал я.

– Не для таких, как ты.

После этого он замолчал; его взгляд вдруг поменял направление и стал пристально всматриваться во что-то далекое за моими плечами. Самый старый трюк, описанный во многих книгах. Вот только на этот раз он не сработал. Я не обернулся, но услышал шум мотора машины за спиной. Далеко. Большая машина, движется почти бесшумно на широких шинах для езды по магистральным дорогам. И не полицейский автомобиль, поскольку никакой тревоги в глазах у парня я не заметил. И ничто не указывало на то, что автомобиль ему знаком. Эту машину он раньше не встречал.

Я ждал, и вот она быстро проехала мимо нас. Черный городской автомобиль. Именно городской. Тонированные стекла. Он преодолел подъем перед рельсами, переехал через пути и, снова съехав на ровную дорогу, двинулся вперед. Через минуту он уже стал маленьким и едва различимым в атмосферной дымке. Вскоре автомобиль совсем пропал из поля зрения.

Официальный гость, направляющийся в Келхэм. В чине и с престижем.

Или в панике.

Парень, стоявший против моей правой руки, сказал:

– Тебе надо двигать обратно на базу. И оставаться там.

Я ничего не сказал.

– Я не из Келхэма, – сказал я.

Парень сделал еще шаг вперед.

– Лжец, – сказал он.

Я набрал воздуха в грудь и сделал вид, будто собираюсь что-то сказать, но вместо этого ударил парня головой в лицо. Без предупреждения. Я просто напряг ноги и, двинув вперед тело выше талии, треснул своим лбом его по носу. Банг. Это было сделано замечательно. И в смысле времени, и силы, и самого удара. Все это присутствовало в полной мере. Плюс неожиданность. Такого удара никто не ждет. Люди не ударяют по вещам своими головами. Некоторые врожденные инстинкты подтверждают это. Удар головой меняет игру. Он добавляет к смешению чувств некую неуравновешенную невоздержанность. Неспровоцированный удар головой подобен внезапному появлению в драке на ножах короткоствольного ружья.

Парень рухнул на землю, как подкошенный. Его мозг сообщил коленям, что дело кончено; он скорчился, а затем растянулся на спине. Сознание покинуло его еще до того, как он упал на землю. Я понял это по звуку, с которым затылочная часть его головы ударилась о дорогу. Никаких попыток смягчить удар. Голова просто грохнулась на дорогу с глухим стуком. Возможно, он получил еще несколько травм спины в придачу к удару, нанесенному мною спереди. Кровь обильно полилась у него из носа, который уже начал распухать. Человеческое тело – это машина, которая лечит себя, не тратя при этом времени даром.

Второй парень стоял на месте. Молчаливый лидер-вдохновитель. Или прислужник вожака. Он не сводил с меня глаз. Сделав широкий шаг в левую сторону, я нанес ему такой же удар головой. Банг . Двойной блеф, вернее, повторение первого блефа. Парень был абсолютно не готов к моему удару. Он ожидал, что я пущу в ход кулак, и свалился на землю, как мешок. Я оставил его лежащим на спине в шести футах от дружка. Я мог бы воспользоваться их грузовиком, чтобы не идти пешком и сберечь время и силы, но не смог бы вынести вонь, которой пропиталась кабина. Поэтому я зашагал к железной дороге, а дойдя до нее, пошел по шпалам в северном направлении.

Я сошел с железнодорожного полотна немного раньше, чем в прошлую ночь, и подошел к границе площадки, по которой были разбросаны обломки погибшего автомобиля. Мелкие и легкие части валялись на более близком расстоянии от полотна. Меньший момент инерции, предположил я. Кинетическая энергия тоже меньше. А может быть, сопротивление воздуха больше. Или какая-то другая причина. Но более мелкие осколки стекла и кусочки металла я обнаружил первыми. Они отрывались от корпуса, летели по воздуху, падали и утыкались в землю намного раньше, чем тяжелые части, которые, получив большую начальную скорость, летели дальше.

Похоже, это была действительно старая машина. От столкновения она взорвалась – это было видно, как на чертеже, – но некоторые части пришли в негодность еще до взрыва. Днище кузова изобиловало большими ржавыми проплешинами, в некоторых местах лежали просто хлопья ржавчины. Все нижние узлы были покрыты толстым слоем окаменевшей грязи.

Старая машина, в течение долгого времени эксплуатировавшаяся в местах с холодным климатом, где дороги зимой посыпают солью. Но явно не в Миссисипи. Эту машину постоянно перевозили с места на место – шесть месяцев тут, полгода там; это повторялось регулярно, и, похоже, времени на ее подготовку к езде в новых условиях не было.

Возможно, это машина какого-нибудь солдата.

Я то шел вперед, то поворачивал, пытаясь определить главное направление полета частей машины. Обломки разлетелись так, будто их сдувала струя воздуха из вентилятора: сначала узкие, потом – широкие. Я представил себе пластину с регистрационным номером – небольшой прямоугольник из тонкого облегченного сплава, сорванный с трех крепежных болтов, летящий в ночном воздухе; вот она теряет скорость, падает, возможно, несколько раз переворачивается. Я пытался определить место, где она приземлилась, но не мог выбрать ничего подходящего, – ни внутри площадки, усыпанной частями и деталями, словно принесенными воздушной струей вентилятора, ни по ее краям, ни за ее пределами. Но тут, вспомнив воющий звук, производимый несущимся поездом, я расширил зону поиска. Я представил себе пластину, подхваченную торнадо, сопровождающим поезд: вот ее подхватило и крутит в воздушном потоке, гонит вперед, а возможно, и отбрасывает назад.

В конце концов я нашел ее, прикрепленную к хромированному бамперу, который я видел прошлой ночью. Согнутый бампер, к поверхности которого была прикреплена пластина, воткнулся в землю и в таком положении был наполовину скрыт кустами. Как гарпун. Я, раскачав, вытащил его из земли, повернул лицевой частью вверх и увидел пластину, висящую на одном черном болте.

Номер был выдан в штате Орегон. Под ним я рассмотрел рисунок лосося. Что-то вроде призыва проявлять заботу о дикой природе. Защищать экологию. Сам знак был действующим и непросроченным. Я запомнил номер и «перезахоронил» погнутый бампер, воткнув его в прежнее углубление. После этого пошел дальше, туда, где основная масса обломков горела среди деревьев.

Пеллегрино оказался прав. При ярком дневном свете стало видно, что до своей гибели машина была голубой, с легким, как будто приданным пудрой, оттенком – таким бывает цвет зимнего неба. Может, таков был первоначальный цвет машины, а может быть, он стал таким потому, что со временем выцвел. Я нашел сохранившийся в целости элемент салона, в котором располагался перчаточный ящик. Под оплавленной пластиковой окантовкой одной из дверей я обнаружил нанесенную аэрозолем полоску. Практически больше ничего и не уцелело. Никаких личных вещей. Никаких бумаг. Никакого мусора или отходов. Ни волос, ни ткани. Ни веревок, ни ремней, ни тесьмы, ни ножей.

Примечания

Охранная служба Министерства обороны (англ. Defense Protective Service), или Полиция Пентагона – ведомство, обладающее, совместно с другими органами правопорядка (федеральными, штатными и местными), исключительными юридическими полномочиями во всех помещениях Пентагона и на землях, прилегающих к зданию, площадью примерно в 275 акров (1,11 кв. км). Далее в тексте ОСМО.

Медаль «Серебряная звезда» – значимая американская воинская награда. Ею награждаются военнослужащие всех родов войск за отвагу, проявленную в ходе боевых действий.

«Любительский час» (Amateur Hour) – американская радио– и телепрограмма, а также одноименная песня группы «Sparks».

Поступки не делают человека виновным, если в его намерениях нет вины (лат. ).

Речь идет о 75-м полке рейнджеров (75th Ranger Regiment), элитной части легкой пехоты в составе Армии США. Подчиняется Командованию специальных операций Армии США. Штаб-квартира расположена в Форт-Беннинге, штат Джорджия.

«Гудвилл» – система благотворительных магазинов, продающих по бросовым ценам приносимые гражданами и уже побывавшие в употреблении вещи.

«Бобы и пули» – название серии плакатов времени Второй мировой войны, призывающих к снабжению армии и населения всем необходимым.

Автобус компании «Greyhound of America», национальной автобусной компании, обслуживающей пассажирские междугородные, в том числе и трансконтинентальные маршруты. На эмблеме компании изображена бегущая борзая.

В г. Вест-Пойнт, шт. Нью-Йорк, расположена Военная академия США.

Главная лига – основное объединение профессиональных бейсбольных лиг в США. Основная база (она же «дом»), представляет собой пятиугольную резиновую плитку белого цвета площадью 900 кв. см.

Баланс вероятностей – один из критериев доказанности в англо-саксонском праве. Трактуется как вероятность, составляющая более 50 %, либо просто как «скорее вероятно, чем нет».

Пэррис-Айленд – центр приема новобранцев морской пехоты и основной учебный центр подготовки морских пехотинцев. Находится в штате Южная Каролина. Название центра созвучно с названием Париж (англ. Paris).

Союз (Union) – термин времен Гражданской войны в США, когда Конфедерации южных штатов противостоял Союз северных штатов, в который входил и штат Миссисипи. Ныне это название употребляется реже, хотя сохранилось в современном языке в названии доклада президента «О положении в стране» (State of the Union message).

Оленьи ко́злы – устройство для забоя оленей. Представляет собой складной стол на четырех ножках, столешница которого состоит из двух частей, расположенных в рабочем положении под углом друг к другу. В образовавшееся продольное углубление кладется и привязывается олень, голова которого свешивается за край ко́зел. В таком положении животному перерезают горло, собирая кровь в подставленную под струю крови емкость.

Джек Ричер, или Дело

Памяти Дэвида Томпсона (1971–2010), отличного книготорговца и хорошего товарища

Пентагон - это самое большое офисное здание в мире: шесть с половиной миллионов квадратных футов, тридцать тысяч служащих, семнадцать миль коридоров, но при этом всего три входа с улицы, каждый из которых ведет в охраняемый вестибюль. Я предпочел зайти с южного фасада, через главный вход, расположенный ближе остальных к станции метро и автобусной остановке. Этот вход был самым оживленным и пользовался наибольшим предпочтением у штатских сотрудников; а мне и хотелось оказаться в самой их гуще, а лучше всего затеряться в долгом, нескончаемом потоке, дабы не подстрелили сразу, как увидят. С арестами всегда все не так просто, будь они случайными или подготовленными, поэтому мне и нужны были свидетели: хотел с самого начала привлечь к себе безразличные взгляды. Я, конечно же, помню тот день: одиннадцатое марта 1997 года, вторник, последний день, когда я входил в Пентагон как работник, нанятый людьми, для которых и было построено это здание.

Много времени прошло с тех пор.

Одиннадцатое марта 1997 года по случайности оказалось еще и днем, ровно через четыре с половиной года после которого мир переменился, но в тот вторник, как и в следующий, да и в любой другой день из того, прежнего времени, многие вещи, в том числе и охрана этого главного многолюдного входа, оставались делом серьезным, без истерического невроза. Нет, истерия возникла не из-за меня. И не пришла извне. Я был в униформе класса А, во всем чистом, отглаженном, начищенном и надраенном до блеска, в придачу на мне красовались заработанные за тринадцать лет службы орденские планки, жетоны, значки, а в моем деле лежали еще и представления к награде. Мне было тридцать шесть лет, я был высоким, ходил так, словно проглотил аршин; в общем, по всем статьям соответствовал требованиям, предъявляемым майору военной полиции Армии Соединенных Штатов, за исключением того, что мои волосы казались слишком длинными и в течение пяти дней я не брился.

В то время безопасность Пентагона обеспечивалась Охранной службой Министерства обороны; с расстояния в сорок ярдов я рассмотрел в вестибюле десяток их парней - по моему мнению, многовато - и призадумался, все ли они служат в своем ведомстве или среди них есть и наши парни, работающие под прикрытием и поджидающие меня. У нас бо́льшая часть работ, требующих квалификации, выполняется уоррент-офицерами, и чаще всего свою работу они исполняют, прикидываясь кем-то другим. Они выдают себя за полковников, за генералов, за военнослужащих рядового или сержантского состава, да и вообще за того, в ком сейчас есть нужда; в этих делах они мастера. Вся их дневная работа и заключается в том, чтобы набросить на себя униформу ОСМО и ждать появления мишени. С тридцати ярдов я не узнал никого из них, но ведь армия - это гигантская структура, и они, должно быть, выбрали таких людей, которых я прежде не встречал.

Я продолжал идти, будучи мелкой частицей в широком потоке людей, спешащих через главный вестибюль к нужным дверям. Некоторые мужчины и женщины были в форменной одежде, либо в униформе класса А, как на мне, или в камуфляже, в котором мы ходили прежде. Некоторые, явно с военной службы, были не в униформе, а в костюмах или рабочей одежде; некоторые - по всей вероятности, гражданские - несли сумки, портфели или пакеты, по которым можно было определить, к какой категории относятся их хозяева. Эти люди замедляли ход, отступали в сторону, шаркали ногами по полу по мере того, как широкий поток сужался, превращаясь в наконечник стрелы, после чего сжимался еще плотнее; они вытягивались в вереницу или выстраивались попарно, а толпы людей снаружи тем временем входили в здание. Я влился в их поток, когда он принял форму колонны по одному, встав позади женщины с бледными, не испорченными работой руками, и впереди какого-то парня в поношенном костюме с блестящими локтями. Оба они были гражданскими - то, что мне и надо. Безразличные взгляды. Время близилось к полудню. Солнце на небе выдавало в мартовский воздух немного тепла. Весна в Вирджинии. Растущие на другом берегу вишневые деревья должны были вот-вот проснуться и стать красавицами в цвету. Повсюду на столах в зале лежали дешевые билеты национальных авиакомпаний и зеркальные камеры - то, что необходимо для экскурсионной поездки в столицу.

Стоя в колонне, я ждал. Впереди меня парни из ОСМО делали то, что должны делать охранники. У четырех из них были особые поручения: двое, готовые задавать вопросы, сидели за столом с удлиненной столешницей, а двое проверяли тех, у кого были личные жетоны, и после проверки жестом руки направляли их в открытый турникет. Двое стояли сразу за стеклом по обе стороны двери, подняв головы и глядя вперед, сканируя напряженными взглядами приближающиеся группы людей. Четверо торчали в тени позади турникетов; они бесцельно толклись там и о чем-то трепались. Все десять были вооружены.

Джек Ричер - 16

Памяти Дэвида Томпсона (1971-2010), отличного книготорговца и хорошего товарища

Пентагон — это самое большое офисное здание в мире: шесть с половиной миллионов квадратных футов, тридцать тысяч служащих, семнадцать миль коридоров, но при этом всего три входа с улицы, каждый из которых ведет в охраняемый вестибюль. Я предпочел зайти с южного фасада, через главный вход, расположенный ближе остальных к станции метро и автобусной остановке. Этот вход был самым оживленным и пользовался наибольшим предпочтением у штатских сотрудников; а мне и хотелось оказаться в самой их гуще, а лучше всего затеряться в долгом, нескончаемом потоке, дабы не подстрелили сразу, как увидят. С арестами всегда все не так просто, будь они случайными или подготовленными, поэтому мне и нужны были свидетели: хотел с самого начала привлечь к себе безразличные взгляды. Я, конечно же, помню тот день: одиннадцатое марта 1997 года, вторник, последний день, когда я входил в Пентагон как работник, нанятый людьми, для которых и было построено это здание.

Много времени прошло с тех пор.

Одиннадцатое марта 1997 года по случайности оказалось еще и днем, ровно через четыре с половиной года после которого мир переменился, но в тот вторник, как и в следующий, да и в любой другой день из того, прежнего времени, многие вещи, в том числе и охрана этого главного многолюдного входа, оставались делом серьезным, без истерического невроза. Нет, истерия возникла не из-за меня. И не пришла извне. Я был в униформе класса А, во всем чистом, отглаженном, начищенном и надраенном до блеска, в придачу на мне красовались заработанные за тринадцать лет службы орденские планки, жетоны, значки, а в моем деле лежали еще и представления к награде. Мне было тридцать шесть лет, я был высоким, ходил так, словно проглотил аршин; в общем, по всем статьям соответствовал требованиям, предъявляемым майору военной полиции Армии Соединенных Штатов, за исключением того, что мои волосы казались слишком длинными и в течение пяти дней я не брился.

В то время безопасность Пентагона обеспечивалась Охранной службой Министерства обороны; с расстояния в сорок ярдов я рассмотрел в вестибюле десяток их парней — по моему мнению, многовато — и призадумался, все ли они служат в своем ведомстве или среди них есть и наши парни, работающие под прикрытием и поджидающие меня. У нас бо́льшая часть работ, требующих квалификации, выполняется уоррент-офицерами, и чаще всего свою работу они исполняют, прикидываясь кем-то другим. Они выдают себя за полковников, за генералов, за военнослужащих рядового или сержантского состава, да и вообще за того, в ком сейчас есть нужда; в этих делах они мастера. Вся их дневная работа и заключается в том, чтобы набросить на себя униформу ОСМО и ждать появления мишени. С тридцати ярдов я не узнал никого из них, но ведь армия — это гигантская структура, и они, должно быть, выбрали таких людей, которых я прежде не встречал.

Я продолжал идти, будучи мелкой частицей в широком потоке людей, спешащих через главный вестибюль к нужным дверям. Некоторые мужчины и женщины были в форменной одежде, либо в униформе класса А, как на мне, или в камуфляже, в котором мы ходили прежде. Некоторые, явно с военной службы, были не в униформе, а в костюмах или рабочей одежде; некоторые — по всей вероятности, гражданские — несли сумки, портфели или пакеты, по которым можно было определить, к какой категории относятся их хозяева. Эти люди замедляли ход, отступали в сторону, шаркали ногами по полу по мере того, как широкий поток сужался, превращаясь в наконечник стрелы, после чего сжимался еще плотнее; они вытягивались в вереницу или выстраивались попарно, а толпы людей снаружи тем временем входили в здание. Я влился в их поток, когда он принял форму колонны по одному, встав позади женщины с бледными, не испорченными работой руками, и впереди какого-то парня в поношенном костюме с блестящими локтями.